| Добро пожаловать на один из крупнейших сайтов знакомств для общения и отношений в сети интернет. На нашем ресурсе Вы можете найти новых друзей или крепкие отношения, случайные связи или настоящую дружбу. Обширная база анкет наших пользователей, поможет Вам найти именно того человека, которого Вы не смогли встретить раньше. Регистрируйтесь бесплатно на нашем сайте знакомств и получайте полный доступ ко всем его возможностям. |
Наверх
BossaNova, 51 - 15 мая 2010 01:50
[B]ЦЫСЯ[/B]
- Она где-то гадит, - убежденно заявил дедушка Рома, выпив положенный ему настой из целебных трав, который бабушка Маша готовила каждое утро, и вытирая чистым носовым платком седые усы.
- Она где-то гадит, говорю я вам, - повторил он негромко, но очень настойчиво, как умеют только старые люди, которые знают, что если их не услышат сейчас, то, возможно, не услышат никогда.
- И она съела мой красный платочек, - поддержала его внучка Леночка, пятилетнее создание с тощей белой косицей и ярко-зелеными глазами, обещавшими их обладательнице блестящее будущее лет через десять.
Бабушка Маша, помешивавшая овсяную кашу в синей кастрюльке, с последней версией была явно не согласна:
- Леночка, этого не может быть, зачем ты выдумываешь? Кошки не едят платочки.
- А я видела, - настаивала Леночка, - и вовсе я не выдумываю.
Затем она надулась и убежала. Бабушка усмехнулась.
- Потеряла на прогулке в саду свой платочек, а на кошку сваливает.
- Да ладно, - вступил в разговор Олег Романович, Леночкин папа, - сейчас не это главное. С кошкой надо что-то делать.
- Правда, завели на свою голову, - поддакнула его жена Люба.
- Ты завела-то, - упрекнул ее муж.
- Кто же знал, - оправдывалась Люба. - Я думала, она нормальная, а не то, что...
В этот момент в кухню, залитую слепящим летним солнцем, вошла кошка. Несмотря на свои ординарные размеры и ничем не выделяющийся окрас - она была просто серой кошкой с белыми пятнами на грудке и круглых аккуратных лапах - ее появление ощущалось так же незамедлительно, как и любого члена семьи. Какие-то невидимые флюиды, ею испускаемые, заставляли мгновенно оборачиваться и приветствовать ее появление, словно она была не кошка, а королева.
Люба, принесшая четыре месяца назад полузамерзшего, всем телом вздрагивавшего
котеночка, не могла предположить, какой вредный, неблагодарный характер окажется у приемыша. Цыся - так ее назвала Леночка, за что два дня была склоняема за ужином ("Неужели хотя бы назвать нельзя было по-человечески?" - "А она не человек, она кисонька!") - так вот, кисонька Цыся сама определяла свой рацион.
Бабушка Маша покупала в "Диете" свежую рыбу и выдавала ее маленькими порциями. Цыся съедала очередную порцию с видом царственной особы, находящейся в длительном изгнании, после чего прыгала на холодильник выслеживать дичь. Дичью было мясо, фарш, сосиски - все, что бабушка Маша готовила на обед для своей большой дружной семьи. Результаты Цысиной охоты были неизменно удачны для нее и плачевны для остальных. Как-то, поупражнявшись в заглатывании больших кусков недели две, она оставила без ужина все семейство.
Но самое удивительное состояло даже не в этой потрясающей прожорливости.
Когда Олег Романович, разъяренный, ворвался в кабинет, где киска преспокойно
заканчивала умываться после столь обильного приема пищи, и не своим голосом
вскричал:
- Где это животное?!! Я у-удавлю его! - то Цыся даже не шелохнулась. Олег Романович приблизился и попытался схватить ее за шиворот, чтобы задать ей хорошую встряску - но рука его была самым банальным приемом отброшена назад, после чего он, естественно, взвыл от боли.
- Ых-х-х! - вскричал глава семейства. - Ах, ты... ах ты... Тварь ненасытная,
наглая... шку-у-ура!
И схватив первое, что попалось под руку, а именно трость дедушки Ромы, он
принялся как попало тыкать ею в сытую Цысю, надеясь таким образом пронять ее
олимпийское спокойствие. Но просчитался.
Кошка пару раз увернулась от надвигающегося резинового набалдашника, а затем
вспрыгнула на письменный стол. Олег Романович похолодел: на столе, готовый к
печати, лежал его собственный труд под названием "Ядохимикаты Нечерноземья: опыт применения в прибрежной полосе Мурманской области", а в опасной близости от труда стоял стакан с алым клубничным соком. Клубника поспела два дня тому назад. Довезти ее с дачи без потерь не удалось, и помятые, но замечательно вкусные ягоды бабушка Маша сложила в соковыжималку. Теперь Олег Романович был близок к тому, чтобы лишиться и сока, и первой публикации своей научной работы.
- О-оо... - только и смог сказать он, глядя на томительно медленное движение
серебристо-серой Цысиной лапки, явно направленное к стакану. - О-оо... не
надо... Цыся, Цы-ыысенька! Дорогая, я умоляю тебя-а...
Стоны его привлекли внимание проходившей мимо жены Любы, и она заглянула в
комнату.
- Что тут... - начала она - и осеклась, в секунду оценив опасность положения.
"Плохо то, - неожиданно для самой себя подумала она, - что мы оба от нее слишком далеко. Грохнет она этот стакан на Олежкину статью как пить дать... а это почти развод..."
- Цыс-ссенька, - зашептала она, - Цыс-сся, иди ко мне, кисонька, иди сюда, моя золотая...
Но кошка сидела неподвижно, глядя прямо перед собой раскосыми золотисто-желтыми, с искрящимися переплесками глазами и, казалось, без малейшего напряжения держа на весу занесенную над стаканом правую лапу. Не шевельнулись на звук любимого голоса остроугольные уши, не соскользнул с края полированного стола распушившийся хвост. "Ни мне от вас, - словно говорил ее взгляд, - ни вам от меня никогда - нигде - ничего - не может быть надо. Мое при мне, а ваше - при вас, разве что благодаря моей ловкости мне достанется больше, - но и тогда - мое останется моим..."
Напряженная тишина сгустилась в комнате - и в ней прошло несколько минут...
[B](Продолжение в комментариях, читать сверху вниз.
Как в прошлый раз, большая просьба: не оставляйте комментарии сверху - пишите их в ответы к уже существующим - чтобы было так же удобно читать, как сейчас.) [/B]
Добавить комментарий
Комментарии: 15
- Самое лучшее, - едва слышно прошептала наконец Люба, - это уйти.
Олег Романович уже собрался было ответить, что это его первая статья, и как же он может... как Цыся неожиданно повернула голову в его сторону, как бы подтверждая Любины слова.
- Э-ээ... - пролепетал он почти так же тихо, - я... э-ээ... да-а... наверно...
И бочком-бочком, держась за стену, увешанную вымпелами и самодельными полочками со спортивными призами, доставшимися ему в студенческие годы, Олег Романович почти выполз из своего собственного кабинета вслед за женой.
Сквозь неплотно притворенную дверь Люба сумела подсмотреть, как Цыся еще примерно минуту просидела в той же позе, готовая дать отпор каждому, кто решится посягнуть на ее неприкосновенность; затем медленно, с достоинством вернула правую лапу на обычное место - подле левой. Но даже и тогда хозяйка дома побоялась войти и взять бунтарку на руки.
- Дождемся, пока сама спрыгнет, - шепнула она мужу, который тяжело дышал ей сзади в плечо.
Но Цыся не спешила покидать стол. По-видимому, он казался ей чем-то вроде импровизированного трона посреди поля боя, в котором она победила с таким изяществом. Она внимательно осмотрела пространство вокруг себя, с интересом отнеслась к разноцветным скрепкам, понюхав их и слегка сдвинув лапой коробочку, где они лежали; наклонила голову, словно читая титульный лист рукописи - при этом взгляд ее стал презрительным, как бы говорившим: "Думаете, на меня это может произвести впечатление?" Лишь убедившись, что предметы на столе несъедобны и пахнут невкусно, кошка спрыгнула в кресло Олега Романовича и почти сразу прикрыла глаза.
- Вот это да... - произнес обалдевший вконец владелец кресла, чувствуя себя окончательно деморализованным. - Слушай, Любаша, а может, она... того... психическая?
- Угу, - скептически отозвалась жена, - психиатрическая. Подожди-ка...
И она сделала то, о чем мечтала последние пятнадцать минут: тихими большими шагами вошла в комнату, быстрым обдуманным движением взяла со стола рукопись, так же быстро взглянула на Цысю, которая настороженно следила за ее движениями - и тут же вышла.
Все это случилось еще две недели назад, - а теперь нарушительница спокойствия вошла и уселась посреди кухни, жмурясь от падающей прямо на нее широкой полосы солнечного света.
- Погань какая, - с чувством произнес дедушка Рома, пронзительно взглядывая на остальных.
- Ну... - нерешительно начала Люба - но в этот момент раздался торжествующий крик Леночки:
- Мама, бабушка, идите скорее сюда! Что я нашла, что я нашла!!
Бабушка Маша коротко переглянулась со снохой - и ринулась в детскую. Через двенадцать секунд оттуда раздался ее горестный вопль:
- О-оой! Дура, глина! Что наделала: дрянь бесстыжая!
Еще через шесть секунд в детской была вся семья - исключая разве что Цысю, которая как ни в чем не бывало уплетала остатки обеда Олега Романовича.
Столпившись у Леночкиной кроватки - у этого алтаря, на который приносились дары в день рождения, Новый год и 1 июня, а также в дни, когда волхвы получали зарплату - все пятеро с отвращением и ужасом созерцали страшную картину, будучи не в силах что-либо произнести. На белой, чуть голубоватой от синьки Леночкиной простынке, совсем рядом с кружевной оборочкой откинутого вбок пододеяльника покоилась кучка светло-коричневого, уже слегка смазавшегося кошачьего дерьма.
Олег Романович уже собрался было ответить, что это его первая статья, и как же он может... как Цыся неожиданно повернула голову в его сторону, как бы подтверждая Любины слова.
- Э-ээ... - пролепетал он почти так же тихо, - я... э-ээ... да-а... наверно...
И бочком-бочком, держась за стену, увешанную вымпелами и самодельными полочками со спортивными призами, доставшимися ему в студенческие годы, Олег Романович почти выполз из своего собственного кабинета вслед за женой.
Сквозь неплотно притворенную дверь Люба сумела подсмотреть, как Цыся еще примерно минуту просидела в той же позе, готовая дать отпор каждому, кто решится посягнуть на ее неприкосновенность; затем медленно, с достоинством вернула правую лапу на обычное место - подле левой. Но даже и тогда хозяйка дома побоялась войти и взять бунтарку на руки.
- Дождемся, пока сама спрыгнет, - шепнула она мужу, который тяжело дышал ей сзади в плечо.
Но Цыся не спешила покидать стол. По-видимому, он казался ей чем-то вроде импровизированного трона посреди поля боя, в котором она победила с таким изяществом. Она внимательно осмотрела пространство вокруг себя, с интересом отнеслась к разноцветным скрепкам, понюхав их и слегка сдвинув лапой коробочку, где они лежали; наклонила голову, словно читая титульный лист рукописи - при этом взгляд ее стал презрительным, как бы говорившим: "Думаете, на меня это может произвести впечатление?" Лишь убедившись, что предметы на столе несъедобны и пахнут невкусно, кошка спрыгнула в кресло Олега Романовича и почти сразу прикрыла глаза.
- Вот это да... - произнес обалдевший вконец владелец кресла, чувствуя себя окончательно деморализованным. - Слушай, Любаша, а может, она... того... психическая?
- Угу, - скептически отозвалась жена, - психиатрическая. Подожди-ка...
И она сделала то, о чем мечтала последние пятнадцать минут: тихими большими шагами вошла в комнату, быстрым обдуманным движением взяла со стола рукопись, так же быстро взглянула на Цысю, которая настороженно следила за ее движениями - и тут же вышла.
Все это случилось еще две недели назад, - а теперь нарушительница спокойствия вошла и уселась посреди кухни, жмурясь от падающей прямо на нее широкой полосы солнечного света.
- Погань какая, - с чувством произнес дедушка Рома, пронзительно взглядывая на остальных.
- Ну... - нерешительно начала Люба - но в этот момент раздался торжествующий крик Леночки:
- Мама, бабушка, идите скорее сюда! Что я нашла, что я нашла!!
Бабушка Маша коротко переглянулась со снохой - и ринулась в детскую. Через двенадцать секунд оттуда раздался ее горестный вопль:
- О-оой! Дура, глина! Что наделала: дрянь бесстыжая!
Еще через шесть секунд в детской была вся семья - исключая разве что Цысю, которая как ни в чем не бывало уплетала остатки обеда Олега Романовича.
Столпившись у Леночкиной кроватки - у этого алтаря, на который приносились дары в день рождения, Новый год и 1 июня, а также в дни, когда волхвы получали зарплату - все пятеро с отвращением и ужасом созерцали страшную картину, будучи не в силах что-либо произнести. На белой, чуть голубоватой от синьки Леночкиной простынке, совсем рядом с кружевной оборочкой откинутого вбок пододеяльника покоилась кучка светло-коричневого, уже слегка смазавшегося кошачьего дерьма.
- Вот, бабушка, - наставительно сказала владелица простынки, - а ты говоришь, она платочков не ест. Да она вон что делает!
С этими словами Леночка гордо удалилась в гостиную, где с необычайным удовольствием позволила себе встать сандаликами на мягкий стул и самостоятельно достать с верхней полки дедушкиного серванта большую мягкую шоколадную конфету в блестящей шуршащей обертке - видимо, в качестве компенсации за моральный ущерб.
Не так повели себя взрослые. Люба, например, деловито собрала все белье с постели и понесла в стирку. А дедушка Рома стал брызгать из пульверизатора розовой водой, не забывая приговаривать все то же:
- Погань какая... Погань... Чуяло мое сердце, что она где-то гадит...
- Да не сердце, - заметила вернувшаяся из ванной Люба, - а нос.
И принялась протирать маленький ярко-розовый матрасик такого же цвета ваткой, смоченной в марганцовке.
Олег Романович за портьерой, отделявшей спальню Леночки от игрового уголка, о чем-то тихо совещался с бабушкой Машей.
- Да пойми ты, мам, - доносилось оттуда, - не могу я ее на руки взять. Не пойдет она ко мне!
- Что ж ты предлагаешь, - сердилась бабушка Маша, - мне ее ловить?
- Ну, почему обязательно тебе... Люба пускай: все-таки Цыська ее любит...
- Жену тебе не жалко, Олежка, - бабушка Маша понизила голос, - такой ты бессердечный у меня вырос!
- Мне ребенка жалко! - пылко воскликнул Олег Романович. - У меня всего один ребенок, и я не хочу, чтобы...
Он запнулся, и бабушка Маша не преминула воспользоваться моментом.
- Раз тебе своего ребенка жалко, - сказала она тоном, каким присяжные выносят решение в суде, - иди - и освободи своего ребенка от этого мерзкого животного.
И вышла из-за портьеры. Дедушка Рома, заинтригованный происходящим, ждал ее, неудобно скорчившись на детском стульчике.
- А потом новый покупать придется, - укоризненно произнесла бабушка Маша, помогая ему подняться.
- Сейчас Олег ее поймает - и отнесет куда-нибудь подальше.
- Как же, поймает, - засомневался дедушка Рома, - он тогда поймал...
Но бабушка Маша ничего на это не ответила, поскольку была уже на кухне, где кипятилось белье и вкусно, жирно скворчали в сковороде куриные котлеты.
- А где эта... кошка-то? - спросила она Любу, входившую со щипцами для белья в одной руке и широким низким жестяным тазиком - в другой.
- В гостиной, - равнодушно ответила Люба, - с Леночкой играется.
- А, ну хорошо, - миролюбиво молвила бабушка Маша, наклоняясь над котлетами.
- Осторожно, мама, - предупредила Люба, - вам в глаза брызнуть может.
- Да, - вздохнула та, - ты права...
В это время в гостиной шел спор.
- Чем же она виновата? - спрашивала Леночка у папы, пытаясь отобрать кошку, которая в свою очередь отчаянно, хотя и молча, вырывалась, царапая при этом все, что можно. И несмотря на то, что глава семейства предусмотрительно надел садовые рукавицы и хранившуюся долгие годы на антресоли фехтовальную маску, в результате чего стал похожим на пчеловода-любителя, сражающегося с тигром, - так вот, несмотря на все эти тщательно продуманные меры, Олег Романович все же получил две длинных, сразу заалевших на коже царапины: одну на запястье, другую на шее.
- Чем она виновата, папочка?! - прокричала в очередной раз Леночка, дергая Цысю за хвост и надеясь таким образом спасти ее участь. - Ну и что, что она накакала? Я ведь тоже какала в постельку, когда маленькая была, да?
Олег Романович ничего не отвечал; при всем желании он не мог ничего ответить, поскольку был занят борьбой за целостность хвоста - и собственного, местами не защищенного тела. Он только пыхтел и покашливал всякий раз, когда ему удавалось хоть на миг одолеть Цысю и Леночку - а затем вновь возвращался к состязанию.
Дедушка Рома, зайдя в гостиную в поисках своей трубки, был ошеломлен увиденным - и тут же принялся оттаскивать немедленно заплакавшую Леночку от Олега Романовича, позиции которого, надо сказать, за последние полторы минуты изрядно ослабели.
- Ну, дедушка-а-а-а-а! - завопила Леночка, въезжая сандаликом в икру, обтянутую синим хлопком видавших виды тренировочных штанов. - Ну, ты-ы-ы-ы-ы!
И она повалилась на огромный бордовый ковер и замолотила по нему ногами, и громко зарыдала, видя уголком правого глаза, как папа уносит кисоньку Цысеньку, а дедушка спешно закрывает дверь в гостиную, до этого неизменно открытую - чтобы хорошо проветривалось. Вот он закончил поправлять угол ковра, вот наклоняется над Леночкой, пытается погладить по голове.
- Деточка, Леночка, деточка моя, - лепечет он, - что ты... что ты... Я тебе луноход куплю в "Детском мире"... помнишь, ты хотела? луноход? а, Леночка?
Но она отбрасывает его руку и ревет, ревет:
- Не хочу луноход, не хочу-у-у-у-у! Хочу Цы-ы-ы-ысеньку!
- Деточка моя, - уговаривает дедушка Рома, - киска плохая... киска - бяка... на твою постельку нагадила... А мы с тобой в зоопарк сходим...
- Я не хочу в зоопарк! - яростно вопит Леночка. - Я не хочу кисоньку в клетке - я хочу до-о-о-ома! Ты не понимаешь, что ли, дед?!! До-о-ома, до-ма, до-ма!
С этими словами Леночка гордо удалилась в гостиную, где с необычайным удовольствием позволила себе встать сандаликами на мягкий стул и самостоятельно достать с верхней полки дедушкиного серванта большую мягкую шоколадную конфету в блестящей шуршащей обертке - видимо, в качестве компенсации за моральный ущерб.
Не так повели себя взрослые. Люба, например, деловито собрала все белье с постели и понесла в стирку. А дедушка Рома стал брызгать из пульверизатора розовой водой, не забывая приговаривать все то же:
- Погань какая... Погань... Чуяло мое сердце, что она где-то гадит...
- Да не сердце, - заметила вернувшаяся из ванной Люба, - а нос.
И принялась протирать маленький ярко-розовый матрасик такого же цвета ваткой, смоченной в марганцовке.
Олег Романович за портьерой, отделявшей спальню Леночки от игрового уголка, о чем-то тихо совещался с бабушкой Машей.
- Да пойми ты, мам, - доносилось оттуда, - не могу я ее на руки взять. Не пойдет она ко мне!
- Что ж ты предлагаешь, - сердилась бабушка Маша, - мне ее ловить?
- Ну, почему обязательно тебе... Люба пускай: все-таки Цыська ее любит...
- Жену тебе не жалко, Олежка, - бабушка Маша понизила голос, - такой ты бессердечный у меня вырос!
- Мне ребенка жалко! - пылко воскликнул Олег Романович. - У меня всего один ребенок, и я не хочу, чтобы...
Он запнулся, и бабушка Маша не преминула воспользоваться моментом.
- Раз тебе своего ребенка жалко, - сказала она тоном, каким присяжные выносят решение в суде, - иди - и освободи своего ребенка от этого мерзкого животного.
И вышла из-за портьеры. Дедушка Рома, заинтригованный происходящим, ждал ее, неудобно скорчившись на детском стульчике.
- А потом новый покупать придется, - укоризненно произнесла бабушка Маша, помогая ему подняться.
- Сейчас Олег ее поймает - и отнесет куда-нибудь подальше.
- Как же, поймает, - засомневался дедушка Рома, - он тогда поймал...
Но бабушка Маша ничего на это не ответила, поскольку была уже на кухне, где кипятилось белье и вкусно, жирно скворчали в сковороде куриные котлеты.
- А где эта... кошка-то? - спросила она Любу, входившую со щипцами для белья в одной руке и широким низким жестяным тазиком - в другой.
- В гостиной, - равнодушно ответила Люба, - с Леночкой играется.
- А, ну хорошо, - миролюбиво молвила бабушка Маша, наклоняясь над котлетами.
- Осторожно, мама, - предупредила Люба, - вам в глаза брызнуть может.
- Да, - вздохнула та, - ты права...
В это время в гостиной шел спор.
- Чем же она виновата? - спрашивала Леночка у папы, пытаясь отобрать кошку, которая в свою очередь отчаянно, хотя и молча, вырывалась, царапая при этом все, что можно. И несмотря на то, что глава семейства предусмотрительно надел садовые рукавицы и хранившуюся долгие годы на антресоли фехтовальную маску, в результате чего стал похожим на пчеловода-любителя, сражающегося с тигром, - так вот, несмотря на все эти тщательно продуманные меры, Олег Романович все же получил две длинных, сразу заалевших на коже царапины: одну на запястье, другую на шее.
- Чем она виновата, папочка?! - прокричала в очередной раз Леночка, дергая Цысю за хвост и надеясь таким образом спасти ее участь. - Ну и что, что она накакала? Я ведь тоже какала в постельку, когда маленькая была, да?
Олег Романович ничего не отвечал; при всем желании он не мог ничего ответить, поскольку был занят борьбой за целостность хвоста - и собственного, местами не защищенного тела. Он только пыхтел и покашливал всякий раз, когда ему удавалось хоть на миг одолеть Цысю и Леночку - а затем вновь возвращался к состязанию.
Дедушка Рома, зайдя в гостиную в поисках своей трубки, был ошеломлен увиденным - и тут же принялся оттаскивать немедленно заплакавшую Леночку от Олега Романовича, позиции которого, надо сказать, за последние полторы минуты изрядно ослабели.
- Ну, дедушка-а-а-а-а! - завопила Леночка, въезжая сандаликом в икру, обтянутую синим хлопком видавших виды тренировочных штанов. - Ну, ты-ы-ы-ы-ы!
И она повалилась на огромный бордовый ковер и замолотила по нему ногами, и громко зарыдала, видя уголком правого глаза, как папа уносит кисоньку Цысеньку, а дедушка спешно закрывает дверь в гостиную, до этого неизменно открытую - чтобы хорошо проветривалось. Вот он закончил поправлять угол ковра, вот наклоняется над Леночкой, пытается погладить по голове.
- Деточка, Леночка, деточка моя, - лепечет он, - что ты... что ты... Я тебе луноход куплю в "Детском мире"... помнишь, ты хотела? луноход? а, Леночка?
Но она отбрасывает его руку и ревет, ревет:
- Не хочу луноход, не хочу-у-у-у-у! Хочу Цы-ы-ы-ысеньку!
- Деточка моя, - уговаривает дедушка Рома, - киска плохая... киска - бяка... на твою постельку нагадила... А мы с тобой в зоопарк сходим...
- Я не хочу в зоопарк! - яростно вопит Леночка. - Я не хочу кисоньку в клетке - я хочу до-о-о-ома! Ты не понимаешь, что ли, дед?!! До-о-ома, до-ма, до-ма!
И заливается слезами. Входит бабушка Маша; голова ее обмотана полотенцем, и выражение больших голубых глаз, словно обметанных по краям сиреневой пыльцой - усталое, отстраненное, что бывает с ней довольно редко.
- Не реви, Леночка, - спокойно и даже, кажется, равнодушно говорит она.
- Ага, не реви!! - взрывается Леночка. - Конечно, сначала отняли, а теперь - не реви!!! Да я... да ты... - и громко, отчаянно всхлипывает, чем окончательно повергает дедушку Рому в полную растерянность. В голове его теперь, одна за другой, носятся мысли: как вернуть ушедшего выбрасывать кошку Олега... как найти эту гадкую, подлую Цысю, если он ее уже выбросил... как же, как сделать так, чтобы Леночка перестала плакать?!!
- Если тебе очень хочется, - все так же спокойно продолжает между тем бабушка Маша, - я позвоню тете Зине и спрошу. Ее двоюродная сестра персидских котов разводит. Вот тебе будет забава. Настоящая, породистая. Воспитанная. Они у нее все приученные, на унитаз ходят. Не то, что... эта.
- Да, бабушка! - кричит Леночка. - Я бы тоже Цысеньку научила на унитазик ходи-и-ить! Я бы тоже... А вы вот взяли ее да вы-ы-ы-ыбросили!
Дедушка Рома берет свою прогулочную трость и незаметно выходит. Бабушка Маша присаживается в кресло и прикрывает глаза.
- Устала, - говорит она тихо. - Не могу больше...
За полчаса до этого на балконе, развешивая очередную порцию белья, она выслушала монолог снохи Любы, с которым в душе была согласна - с первых же слов.
- Вы сейчас ее выбросите, - не повышая голоса, лениво, словно беседуя о чем-то несущественном, сказала Люба, затягиваясь болгарской сигаретой, - и дадите Еленке понять, что все, что вас не устраивает, просто-напросто выкидывается. Потом...
Она выпустила дым и подождала. Свекровь внимательно молчала.
- Не исключено, что потом она начнет строить свои отношения с окружающими по такому же принципу: не нравится - за борт его. Вам не кажется, Марья Кирилловна, что за бортом-то... - она опять сделала паузу и взглянула на собеседницу. Та смотрела на пятиэтажки напротив, утопавшие в нежной ясеневой зелени. Люба снова затянулась.
- За бортом ведь когда-нибудь можем оказаться и мы с вами. Напортим ей что-нибудь... ну, случайно - и долой нас. А?
Марья Кирилловна глубоко вздохнула. Потом посмотрела на Любу и несколько раз мелко кивнула.
- Что сделано - то сделано, - коротко сказала она. Потом кое-как навесила оставшиеся наволочки на белые тугие шнуры, вдоль пересекавшие длинный балкон - и вышла.
Теперь ей хотелось подремать. Она давно заметила: во сне, а чаще даже не во сне, а в полудреме решения трудных проблем складываются легко и просто, словно их придумывает кто-то значительно более умный, чем сама бабушка Маша.
Леночка, наплакавшаяся и оттого уставшая больше, чем после того купания, когда они с бабушкиным крестником Илюшей с полудня и до самого ужина не вылезали из теплой-претеплой речной воды, побрела в свою комнату. Шла она, чуть качаясь и все еще вздрагивая от всхлипов, которые морщили ей носик и обе розовые, но теперь побледневшие круглые щечки. Дойдя до кроватки, которую мама уже успела застелить новым бельем, а сверху накрыла любимым синим покрывалом с серебряными слониками, Леночка уткнулась курносым носиком в жесткие полосчатые подушки, схватила одного из слоников правой ладошкой и, поглаживая его по единственному, изумительно гладкому и блестящему уху, прошептала:
- Цысенька, ки-исонька... Вернись, пожа-а-ах!.. пожа-а-алуйста! Я тебя никому, никому больше не дам - ни папе, ни бабушке... ни папе... ни па...
Так, не отрывая глаз от слоника, она и задремала. В квартире стало почти так же тихо, как ночью. Медленно качался и произносил: "кло... кло..." маятник больших старинных часов в гостиной, иногда слышны были крики из соседних окон: "Ве-ра! Да-мой!" и лай собак внизу во дворе. Люба в кухне перетирала тарелки широким вафельным полотенцем, иногда взглядывая в окно.
Олег Романович вернулся в тот день позже, чем его ожидали, а именно к вечеру - и притом нетрезвый.
- Встретил приятеля, - со смехом объяснил он жене, помогавшей ему снять изрядно запачканную куртку. - Знаешь Павлова? На два курса старше был... рыжий такой... э-эээ... ох, ну и дали ж-же мы с ним сегодня!.. вот, рыжий... нет, ну, сейчас он, конечно, лысый уже... в-вот... Ты знаешь, он диссертацию защитил! - в голосе Олега Романовича слышалось неподдельное удивление. - Такой моло... дой! Всего тридцать семь ему - а уж-же з-защитил... да... Любаша, я очень пьяный... да? Ты меня прости, Любонька... я так устал, и выпить захотелось... мы дома у него были, честно! Хочешь, телефон дам?
- Не надо, - сказала Люба, стараясь держаться подальше от мужа и пряча нос в собственную, пахнущую детским мылом ладонь. - Олег... где Цыся?
- Чего? - не понял тот.
- Кошка где? - повторила Люба.
- Как-к... г-где? Отнес я ее... это... и выпустил... Не топить же, ну, ты что, Любаш!
И он посмотрел на нее укоризненно, втайне гордясь своим гуманным отношением к животному, причинившему ему столько неприятностей.
- Ну да, - усмехнулась она, - в самом деле... А где ты ее выпустил?
- А... а я не помню уже, - Олег Романович прошествовал на кухню. - Слушай, а котлеток не осталось?
- Остались, сейчас положу. Картошку будешь?
- Буду... А эту, Цыську-то... ты спрашиваешь, где... я ее к фабрике-кухне отнес. Ты знаешь, Люб... там же все-таки мясо иногда... в-выкидывают... потом эти... как их... ну, кости... и эти... полуф-фабрикаты... да? Она там не пропадет... жалко ведь ее, знаешь, Люб...
- Не реви, Леночка, - спокойно и даже, кажется, равнодушно говорит она.
- Ага, не реви!! - взрывается Леночка. - Конечно, сначала отняли, а теперь - не реви!!! Да я... да ты... - и громко, отчаянно всхлипывает, чем окончательно повергает дедушку Рому в полную растерянность. В голове его теперь, одна за другой, носятся мысли: как вернуть ушедшего выбрасывать кошку Олега... как найти эту гадкую, подлую Цысю, если он ее уже выбросил... как же, как сделать так, чтобы Леночка перестала плакать?!!
- Если тебе очень хочется, - все так же спокойно продолжает между тем бабушка Маша, - я позвоню тете Зине и спрошу. Ее двоюродная сестра персидских котов разводит. Вот тебе будет забава. Настоящая, породистая. Воспитанная. Они у нее все приученные, на унитаз ходят. Не то, что... эта.
- Да, бабушка! - кричит Леночка. - Я бы тоже Цысеньку научила на унитазик ходи-и-ить! Я бы тоже... А вы вот взяли ее да вы-ы-ы-ыбросили!
Дедушка Рома берет свою прогулочную трость и незаметно выходит. Бабушка Маша присаживается в кресло и прикрывает глаза.
- Устала, - говорит она тихо. - Не могу больше...
За полчаса до этого на балконе, развешивая очередную порцию белья, она выслушала монолог снохи Любы, с которым в душе была согласна - с первых же слов.
- Вы сейчас ее выбросите, - не повышая голоса, лениво, словно беседуя о чем-то несущественном, сказала Люба, затягиваясь болгарской сигаретой, - и дадите Еленке понять, что все, что вас не устраивает, просто-напросто выкидывается. Потом...
Она выпустила дым и подождала. Свекровь внимательно молчала.
- Не исключено, что потом она начнет строить свои отношения с окружающими по такому же принципу: не нравится - за борт его. Вам не кажется, Марья Кирилловна, что за бортом-то... - она опять сделала паузу и взглянула на собеседницу. Та смотрела на пятиэтажки напротив, утопавшие в нежной ясеневой зелени. Люба снова затянулась.
- За бортом ведь когда-нибудь можем оказаться и мы с вами. Напортим ей что-нибудь... ну, случайно - и долой нас. А?
Марья Кирилловна глубоко вздохнула. Потом посмотрела на Любу и несколько раз мелко кивнула.
- Что сделано - то сделано, - коротко сказала она. Потом кое-как навесила оставшиеся наволочки на белые тугие шнуры, вдоль пересекавшие длинный балкон - и вышла.
Теперь ей хотелось подремать. Она давно заметила: во сне, а чаще даже не во сне, а в полудреме решения трудных проблем складываются легко и просто, словно их придумывает кто-то значительно более умный, чем сама бабушка Маша.
Леночка, наплакавшаяся и оттого уставшая больше, чем после того купания, когда они с бабушкиным крестником Илюшей с полудня и до самого ужина не вылезали из теплой-претеплой речной воды, побрела в свою комнату. Шла она, чуть качаясь и все еще вздрагивая от всхлипов, которые морщили ей носик и обе розовые, но теперь побледневшие круглые щечки. Дойдя до кроватки, которую мама уже успела застелить новым бельем, а сверху накрыла любимым синим покрывалом с серебряными слониками, Леночка уткнулась курносым носиком в жесткие полосчатые подушки, схватила одного из слоников правой ладошкой и, поглаживая его по единственному, изумительно гладкому и блестящему уху, прошептала:
- Цысенька, ки-исонька... Вернись, пожа-а-ах!.. пожа-а-алуйста! Я тебя никому, никому больше не дам - ни папе, ни бабушке... ни папе... ни па...
Так, не отрывая глаз от слоника, она и задремала. В квартире стало почти так же тихо, как ночью. Медленно качался и произносил: "кло... кло..." маятник больших старинных часов в гостиной, иногда слышны были крики из соседних окон: "Ве-ра! Да-мой!" и лай собак внизу во дворе. Люба в кухне перетирала тарелки широким вафельным полотенцем, иногда взглядывая в окно.
Олег Романович вернулся в тот день позже, чем его ожидали, а именно к вечеру - и притом нетрезвый.
- Встретил приятеля, - со смехом объяснил он жене, помогавшей ему снять изрядно запачканную куртку. - Знаешь Павлова? На два курса старше был... рыжий такой... э-эээ... ох, ну и дали ж-же мы с ним сегодня!.. вот, рыжий... нет, ну, сейчас он, конечно, лысый уже... в-вот... Ты знаешь, он диссертацию защитил! - в голосе Олега Романовича слышалось неподдельное удивление. - Такой моло... дой! Всего тридцать семь ему - а уж-же з-защитил... да... Любаша, я очень пьяный... да? Ты меня прости, Любонька... я так устал, и выпить захотелось... мы дома у него были, честно! Хочешь, телефон дам?
- Не надо, - сказала Люба, стараясь держаться подальше от мужа и пряча нос в собственную, пахнущую детским мылом ладонь. - Олег... где Цыся?
- Чего? - не понял тот.
- Кошка где? - повторила Люба.
- Как-к... г-где? Отнес я ее... это... и выпустил... Не топить же, ну, ты что, Любаш!
И он посмотрел на нее укоризненно, втайне гордясь своим гуманным отношением к животному, причинившему ему столько неприятностей.
- Ну да, - усмехнулась она, - в самом деле... А где ты ее выпустил?
- А... а я не помню уже, - Олег Романович прошествовал на кухню. - Слушай, а котлеток не осталось?
- Остались, сейчас положу. Картошку будешь?
- Буду... А эту, Цыську-то... ты спрашиваешь, где... я ее к фабрике-кухне отнес. Ты знаешь, Люб... там же все-таки мясо иногда... в-выкидывают... потом эти... как их... ну, кости... и эти... полуф-фабрикаты... да? Она там не пропадет... жалко ведь ее, знаешь, Люб...
- Знаю, - отозвалась она, ставя перед ним тарелку. - Олежек, ты поешь - да спать ложись. А я сейчас приду.
Дедушка Рома, вернувшийся несколько раньше очень расстроенным, столкнулся с уже одетой Любой в коридоре.
- Любочка, ты куда? - обеспокоенно спросил он. - Что-нибудь случилось?
- Да нет, Роман Евгеньевич, - улыбнулась Люба. - Просто хочу продолжить ваше
благородное дело.
- А-а, за этой поганкой? Да нет ее нигде, - завздыхал дедушка Рома, - я уж искал, искал... Наверное, в подвал куда забилась – а может, на дереве сидит... как, помнишь, она у нас на холодильнике сидела, мясо у Маши сторожила! - и он засмеялся, чуть покашливая. - Куда ты, на ночь-то глядя? Не ходи, Маша волноваться будет.
- Схожу, - мягко возразила Люба, - хоть воздухом подышу.
Выйдя на улицу, она подняла воротник плаща и подумала: "Лето... А вечером как холодно-то!" Затем направилась в сторону фабрики-кухни. Нельзя сказать, чтобы это было особенно далеко - через две улицы от их шестнадцатиэтажки стояло светло-оранжевое кирпичное здание, от которого всегда исходил специфический пряно-мясной аромат, притягивавший собак и мужчин всех возрастов. Он не всегда бывал свежим, но как показывает практика, для многих из притягиваемых это не главное.
Люба шла, выбирая путь через дворы, присматривалась к карнизам первых этажей домов. Нашептывала то и дело: "Цыся... Цыс-сся! Кс-кс-ксссс... Цыс-ссс, цсссс..."
- Нельзя шуметь? - спросил иронически едва не налетевший на нее прохожий в бежевом костюме.
- Нет... да... - Люба растерялась на секунду, но тут же спросила:
- Простите, вы кошку не видели? Серенькая такая, на грудке белые пятна, и на лапках тоже.
- Нет, - прохожий покачал головой. - Не видал. Простите, что вмешиваюсь...
скажите...
- Да? - переспросила Люба, думая о том, что придется, наверное, поискать и на другой стороне улицы: на этой она обошла уже все дворы.
- Скажите, - повторил он, в упор глядя на нее, - может быть, вы случайно не замужем?
- Случайно... замужем, - автоматически ответила Люба - и пошла дальше.
- Жаль! - громко сказал он ей вслед - но она не обернулась.
Перейдя на другую сторону улицы, она пошла уже напрямик. Она озябла и устала, и потом, кто знает, этот вот про семейное положение спросил - а следующему что на ум придет? Неизвестно же. Может, Цыся завтра сама появится?
Но очень хотелось утром сделать приятное Леночке, загладить вину. Все-таки она, Люба, тоже виновата. Надо было сразу вмешаться - а она побоялась, не захотела устраивать свару. Теперь вот бродит тут.
До самой фабрики-кухни она никого не увидела. А около черной, свежевыкрашенной пожарной лестницы, у самой стены лежала укромно свернувшаяся в неразличимое серое кольцо... кошка! "Цыся!" Люба рванулась вперед, как танк - и почти сразу же поняла, что ошиблась. Киса была местная, откормленная, как хороший поросенок, и гораздо темнее Цыси.
- Да, - вслух сказала Люба, - а это уже знак.
- Какой знак? - спросили сзади - и она ойкнула.
- Я, видите ли, подумал: а вдруг вам понадобится помощь? - молодой человек в бежевом костюме улыбался робко и извинительно. - Сейчас поздно... может быть, мне лучше проводить вас до дома?
- Да-а? - недоверчиво переспросила Люба. - Проводить, в самом деле?
Но он был вполне прилично одет, в одной руке держал темно-рыжий портфель, а в другой - хозяйственную сумку, из которой выглядывали зеленоватые недозревшие бананы. Сумка окончательно успокоила Любу. "Руки у него заняты, значит, прежде чем он начнет приставать, ему придется куда-то пристроить поклажу. Так что, если надо будет сбежать, фора по времени у меня есть", - примерно такое рассуждение промелькнуло у нее. И она позволила ему идти рядом целых десять минут.
- А вы ищете кошку? - спрашивал он. - Хотите банан? Вот... правда, они еще зеленые, но все равно вкусные. Попробуйте! Она сбежала? Вы на первом этаже живете?
- Почему вы так решили? - удивилась Люба, откусывая кусочек жестковатого, сразу вяжущего банана. Ох ты, она и не подозревала, как сильно соскучилась по фруктам!
- Обычно кошки теряются, когда живут на первом этаже, - пояснил ее собеседник. - Как вас зовут? А то неудобно...
- Люба.
- А меня Дима. Знаете, Люба, моя тетя всю жизнь жила на первом этаже. И всю жизнь держала кошек. Они так часто удирали, что она попросила соседа поставить ей решетки на окна.
- И как, помогло?
- Да нет... Секции решетки были крупные, и очередная кошка все равно убежала.
- Не нашлась?
- Почему, потом нашлась. Они ведь такие: приключений ищут. Найдут - и возвращаются. Как дети.
Люба улыбнулась. "Неглуп, - подумала она, невольно сравнивая своего провожатого с Олегом, - ему лет двадцать шесть, наверное".
- Знаете, - продолжал он, видимо, угадывая ее мысли, - мне уже тридцать один, а детей нет.
- Да? - рассеянно сказала Люба. - Почему?
Он покраснел, и она увидела это, когда они проходили под фонарем. "Господи, что это я такое сказала!" - испугалась она. "Он, наверное, страшно обиделся..."
Но Дима, помолчав, ответил:
- Да вот... не успел. Был женат один год; сначала вроде хотели пожить для себя, а потом разошлись.
- Жалеете? - сочувственно спросила Люба.
- Да... нет... - он запнулся. - А я даже не знаю, жалею ли... Мы совсем не могли понять друг друга. Она перестала со мной считаться после одного случая... Впрочем, это длинная история. Извините, я вас, наверное, утомил?
- Нет, что вы, - ей вдруг стало казаться, что они познакомились по меньшей мере неделю назад. - просто мы уже пришли. Вот мой дом. Дима, я...
Дедушка Рома, вернувшийся несколько раньше очень расстроенным, столкнулся с уже одетой Любой в коридоре.
- Любочка, ты куда? - обеспокоенно спросил он. - Что-нибудь случилось?
- Да нет, Роман Евгеньевич, - улыбнулась Люба. - Просто хочу продолжить ваше
благородное дело.
- А-а, за этой поганкой? Да нет ее нигде, - завздыхал дедушка Рома, - я уж искал, искал... Наверное, в подвал куда забилась – а может, на дереве сидит... как, помнишь, она у нас на холодильнике сидела, мясо у Маши сторожила! - и он засмеялся, чуть покашливая. - Куда ты, на ночь-то глядя? Не ходи, Маша волноваться будет.
- Схожу, - мягко возразила Люба, - хоть воздухом подышу.
Выйдя на улицу, она подняла воротник плаща и подумала: "Лето... А вечером как холодно-то!" Затем направилась в сторону фабрики-кухни. Нельзя сказать, чтобы это было особенно далеко - через две улицы от их шестнадцатиэтажки стояло светло-оранжевое кирпичное здание, от которого всегда исходил специфический пряно-мясной аромат, притягивавший собак и мужчин всех возрастов. Он не всегда бывал свежим, но как показывает практика, для многих из притягиваемых это не главное.
Люба шла, выбирая путь через дворы, присматривалась к карнизам первых этажей домов. Нашептывала то и дело: "Цыся... Цыс-сся! Кс-кс-ксссс... Цыс-ссс, цсссс..."
- Нельзя шуметь? - спросил иронически едва не налетевший на нее прохожий в бежевом костюме.
- Нет... да... - Люба растерялась на секунду, но тут же спросила:
- Простите, вы кошку не видели? Серенькая такая, на грудке белые пятна, и на лапках тоже.
- Нет, - прохожий покачал головой. - Не видал. Простите, что вмешиваюсь...
скажите...
- Да? - переспросила Люба, думая о том, что придется, наверное, поискать и на другой стороне улицы: на этой она обошла уже все дворы.
- Скажите, - повторил он, в упор глядя на нее, - может быть, вы случайно не замужем?
- Случайно... замужем, - автоматически ответила Люба - и пошла дальше.
- Жаль! - громко сказал он ей вслед - но она не обернулась.
Перейдя на другую сторону улицы, она пошла уже напрямик. Она озябла и устала, и потом, кто знает, этот вот про семейное положение спросил - а следующему что на ум придет? Неизвестно же. Может, Цыся завтра сама появится?
Но очень хотелось утром сделать приятное Леночке, загладить вину. Все-таки она, Люба, тоже виновата. Надо было сразу вмешаться - а она побоялась, не захотела устраивать свару. Теперь вот бродит тут.
До самой фабрики-кухни она никого не увидела. А около черной, свежевыкрашенной пожарной лестницы, у самой стены лежала укромно свернувшаяся в неразличимое серое кольцо... кошка! "Цыся!" Люба рванулась вперед, как танк - и почти сразу же поняла, что ошиблась. Киса была местная, откормленная, как хороший поросенок, и гораздо темнее Цыси.
- Да, - вслух сказала Люба, - а это уже знак.
- Какой знак? - спросили сзади - и она ойкнула.
- Я, видите ли, подумал: а вдруг вам понадобится помощь? - молодой человек в бежевом костюме улыбался робко и извинительно. - Сейчас поздно... может быть, мне лучше проводить вас до дома?
- Да-а? - недоверчиво переспросила Люба. - Проводить, в самом деле?
Но он был вполне прилично одет, в одной руке держал темно-рыжий портфель, а в другой - хозяйственную сумку, из которой выглядывали зеленоватые недозревшие бананы. Сумка окончательно успокоила Любу. "Руки у него заняты, значит, прежде чем он начнет приставать, ему придется куда-то пристроить поклажу. Так что, если надо будет сбежать, фора по времени у меня есть", - примерно такое рассуждение промелькнуло у нее. И она позволила ему идти рядом целых десять минут.
- А вы ищете кошку? - спрашивал он. - Хотите банан? Вот... правда, они еще зеленые, но все равно вкусные. Попробуйте! Она сбежала? Вы на первом этаже живете?
- Почему вы так решили? - удивилась Люба, откусывая кусочек жестковатого, сразу вяжущего банана. Ох ты, она и не подозревала, как сильно соскучилась по фруктам!
- Обычно кошки теряются, когда живут на первом этаже, - пояснил ее собеседник. - Как вас зовут? А то неудобно...
- Люба.
- А меня Дима. Знаете, Люба, моя тетя всю жизнь жила на первом этаже. И всю жизнь держала кошек. Они так часто удирали, что она попросила соседа поставить ей решетки на окна.
- И как, помогло?
- Да нет... Секции решетки были крупные, и очередная кошка все равно убежала.
- Не нашлась?
- Почему, потом нашлась. Они ведь такие: приключений ищут. Найдут - и возвращаются. Как дети.
Люба улыбнулась. "Неглуп, - подумала она, невольно сравнивая своего провожатого с Олегом, - ему лет двадцать шесть, наверное".
- Знаете, - продолжал он, видимо, угадывая ее мысли, - мне уже тридцать один, а детей нет.
- Да? - рассеянно сказала Люба. - Почему?
Он покраснел, и она увидела это, когда они проходили под фонарем. "Господи, что это я такое сказала!" - испугалась она. "Он, наверное, страшно обиделся..."
Но Дима, помолчав, ответил:
- Да вот... не успел. Был женат один год; сначала вроде хотели пожить для себя, а потом разошлись.
- Жалеете? - сочувственно спросила Люба.
- Да... нет... - он запнулся. - А я даже не знаю, жалею ли... Мы совсем не могли понять друг друга. Она перестала со мной считаться после одного случая... Впрочем, это длинная история. Извините, я вас, наверное, утомил?
- Нет, что вы, - ей вдруг стало казаться, что они познакомились по меньшей мере неделю назад. - просто мы уже пришли. Вот мой дом. Дима, я...
Она замолчала. Ну, что она может ему сказать? Что она в самом деле замужем и старше его на четыре года? Что у нее любимая маленькая дочка, и самовластная свекровь, и глуповатый неудачливый муж, и... и кошка, которую она теперь вот ищет?
- Я еще завтра поищу ее, - вдруг выпалила она. - Завтра вечером, после работы. Она должна быть там, около фабрики-кухни.
- Почему там? - спросил Дима.
- Потому что... потому что... там, - Люба растерялась. Рассказывать про то, что случилось днем, ей отчего-то показалось стыдно... да и не нужно?
- Понятно, - кивнул он. - Хорошо. Я там буду. После работы, вы говорите?
Дома Любу ждал сюрприз: проснулась Леночка. Случалось такое редко, и поэтому Люба встревожилась.
- Ты что это, Еленушка? - спросила она, снимая дочку с высокого подоконника в детской, где та сидела в одной пижаме, разглядывая темно-синее окно. - Ты не спишь, моя зайка...
- Мам, - серьезно сказала Леночка, - это я... это я, мам, виновата, что Цысеньку выбросили... это же я-а-а...
И зарыдала - беззвучно, зарывшись лицом в шелковые, нежно-желтые мамины волосы, уже ни на что не надеясь...
- Что ты, Еленка, - проговорила Люба, стараясь остаться спокойной, несмотря на душившие ее одновременно жалость и ярость, - ты не при чем. Бабушка все равно бы узнала... да потом, знаешь, Цыська... она тоже...
- Мама, мам, мам - шепотом, перебивая, затараторила Леночка, - мам, мам... А она на нас обиделась теперь, да? Она больше не придет?
- Может, и придет, - ответила Люба. - Она же умная. Понимает, что виновата. Если понадеется, что мы ее простим, то придет.
- Мама, мам... А ты бы разве меня выкинула, если бы я... если бы... Ну, если бы я сейчас в постельку накакала?
"Вот ужас-то, - тоскливо подумала Люба. - Что ей сказать? Что кошка - не человек? Да, но для нее-то сейчас разницы нет... Господи, что за возраст: весь мир - твой!.."
- Конечно, нет, Еленушка, - вслух сказала она - и обхватив дочку поудобнее, стала покачиваться на кровати. - Я бы тебя ни за что на свете никуда не выкинула... ни за что на свете... ни за что...
- Это надо! - восклицает она, поворачиваясь то к плите, то к столу, где обе ее невыспавшиеся подопечные зевают над дымящимися тарелками с манной кашей и большими фаянсовыми кружками с какао.
- Я-то, дура, глина! Положила ее - и сама спать пошла. А она вон что!..
- Ну-у, бабушка, - вяло сопротивляется Леночка, - мне сон плохой приснился...
- Какой это такой сон? - грозно вопрошает бабушка Маша. - Что еще за сон?
- Про то, как... про то, как... - Леночка поднимает на нее глаза-горошины и умильно смотрит в лицо. - Я не помню уже... Бабу-ууленька!
От последнего, нежного и протяжного слова бабушка Маша начинает таять, как мороженое крем-брюле в сильную жару, и достает из холодильника пересыпанную сахаром клубнику.
- Тут осталось еще, - бормочет она, - поешьте, что ли. Не выспались, так витамины вам полезно...
И отвернувшись, пытается удержать и улыбку, и слезы. Четыре большие клубничины одна за другой выкатываются из банки на десертную тарелочку, Леночка немедленно хватает первую и в счастливом предвкушении подносит к губам. Раздается звонок в дверь.
- Почтальон? - недоверчиво говорит бабушка Маша, собираясь идти открывать.
- А может, соседка? - высказывает предположение опередившая ее Люба - и щелкает замком. Дверь, скрипнув, медленно распахивается. Леночка выскакивает из кухни, сжимая растекающуюся в кулаке клубнику.
- Вы знаете, Люба, я вчера... я случайно увидел, где свет...- говорит Дима, - вы извините, я не думал, что...
- Цы-ы-ыыыыыыся! - оглушительно кричит Леночка, хватая серую кошку с белыми пятнами на грудке и лапах в объятия - и несется в свою комнату, выпачкивая по пути свою драгоценную ношу в ягодном соке.
- Что-оо?! - изумленно говорит бабушка Маша, выходя из кухни с полотенцем в руках.
- Она прямо около моего подъезда сидела, представляете, Люба? Я подумал - как вы вчера: "Это знак!": А это ваша мама? Здравствуйте...
- Познакомьтесь, Марья Кирилловна, - говорит Люба, заслоняясь ладонью от пронзительного солнечного света, бьющего из окна кухни прямо в глаза, - это
Дмитрий. Нашел нашу кошку, и...
- Понятно, - задумчиво произносит бабушка Маша - и отводит взгляд в сторону. - С нами позавтракаете?
- Спасибо, Марья Кирилловна... мне на работу... бежать, я... Люба, а вы вечером...- надежда еще продолжала светиться в его улыбчивых, не очень-то взрослых светло-карих глазах.
- Мы с мужем идем в гости, к сожалению, - глазами она попыталась погладить его, попросить прощенья... за что? "За что? Не знаю..." Кажется, ничего дурного она не сделала - но откуда тогда эта нарастающая глухая тоска, не дающая ей покоя уже семь с половиной часов?
- А... Да, я... знаете, Люба, я хотел вам сказать... сказать...
- Я рад, - говорит он наконец, - рад, что нашел... вашу кошку, что... у вас
теперь все хорошо. И... я побегу, мне пора.
Цыся лапой пытается сорвать бантик, фырчит на Леночку и мяучит. В детскую заглядывает только что проснувшийся Олег Романович.
- Доченька, - говорит он, протирая глаза кулаком, - в садик пора... Ух ты!
Цыська нашлась?
- Да, папочка! - угрожающе отвечает Леночка. - И ты не смей ее выбрасывать!! Я тебе ее вообще больше не дам!!!
- Да ну что ты, Леночка, - бормочет папа, - я и сам... Мне вообще ее жалко
было... просто, понимаешь...
- Доброе утро! - раздается у него за спиной голос дедушки Ромы. - Ну, что, ты нашлась, беглая?
Кошка прячется за Леночку. Мало ли чего они там опять удумают... И смотрит на пылинки, кружащиеся в желтой полосе света. Тепло.
Показать ответы (10)
- Я еще завтра поищу ее, - вдруг выпалила она. - Завтра вечером, после работы. Она должна быть там, около фабрики-кухни.
- Почему там? - спросил Дима.
- Потому что... потому что... там, - Люба растерялась. Рассказывать про то, что случилось днем, ей отчего-то показалось стыдно... да и не нужно?
- Понятно, - кивнул он. - Хорошо. Я там буду. После работы, вы говорите?
Дома Любу ждал сюрприз: проснулась Леночка. Случалось такое редко, и поэтому Люба встревожилась.
- Ты что это, Еленушка? - спросила она, снимая дочку с высокого подоконника в детской, где та сидела в одной пижаме, разглядывая темно-синее окно. - Ты не спишь, моя зайка...
- Мам, - серьезно сказала Леночка, - это я... это я, мам, виновата, что Цысеньку выбросили... это же я-а-а...
И зарыдала - беззвучно, зарывшись лицом в шелковые, нежно-желтые мамины волосы, уже ни на что не надеясь...
- Что ты, Еленка, - проговорила Люба, стараясь остаться спокойной, несмотря на душившие ее одновременно жалость и ярость, - ты не при чем. Бабушка все равно бы узнала... да потом, знаешь, Цыська... она тоже...
- Мама, мам, мам - шепотом, перебивая, затараторила Леночка, - мам, мам... А она на нас обиделась теперь, да? Она больше не придет?
- Может, и придет, - ответила Люба. - Она же умная. Понимает, что виновата. Если понадеется, что мы ее простим, то придет.
- Мама, мам... А ты бы разве меня выкинула, если бы я... если бы... Ну, если бы я сейчас в постельку накакала?
"Вот ужас-то, - тоскливо подумала Люба. - Что ей сказать? Что кошка - не человек? Да, но для нее-то сейчас разницы нет... Господи, что за возраст: весь мир - твой!.."
- Конечно, нет, Еленушка, - вслух сказала она - и обхватив дочку поудобнее, стала покачиваться на кровати. - Я бы тебя ни за что на свете никуда не выкинула... ни за что на свете... ни за что...
- Это надо! - восклицает она, поворачиваясь то к плите, то к столу, где обе ее невыспавшиеся подопечные зевают над дымящимися тарелками с манной кашей и большими фаянсовыми кружками с какао.
- Я-то, дура, глина! Положила ее - и сама спать пошла. А она вон что!..
- Ну-у, бабушка, - вяло сопротивляется Леночка, - мне сон плохой приснился...
- Какой это такой сон? - грозно вопрошает бабушка Маша. - Что еще за сон?
- Про то, как... про то, как... - Леночка поднимает на нее глаза-горошины и умильно смотрит в лицо. - Я не помню уже... Бабу-ууленька!
От последнего, нежного и протяжного слова бабушка Маша начинает таять, как мороженое крем-брюле в сильную жару, и достает из холодильника пересыпанную сахаром клубнику.
- Тут осталось еще, - бормочет она, - поешьте, что ли. Не выспались, так витамины вам полезно...
И отвернувшись, пытается удержать и улыбку, и слезы. Четыре большие клубничины одна за другой выкатываются из банки на десертную тарелочку, Леночка немедленно хватает первую и в счастливом предвкушении подносит к губам. Раздается звонок в дверь.
- Почтальон? - недоверчиво говорит бабушка Маша, собираясь идти открывать.
- А может, соседка? - высказывает предположение опередившая ее Люба - и щелкает замком. Дверь, скрипнув, медленно распахивается. Леночка выскакивает из кухни, сжимая растекающуюся в кулаке клубнику.
- Вы знаете, Люба, я вчера... я случайно увидел, где свет...- говорит Дима, - вы извините, я не думал, что...
- Цы-ы-ыыыыыыся! - оглушительно кричит Леночка, хватая серую кошку с белыми пятнами на грудке и лапах в объятия - и несется в свою комнату, выпачкивая по пути свою драгоценную ношу в ягодном соке.
- Что-оо?! - изумленно говорит бабушка Маша, выходя из кухни с полотенцем в руках.
- Она прямо около моего подъезда сидела, представляете, Люба? Я подумал - как вы вчера: "Это знак!": А это ваша мама? Здравствуйте...
- Познакомьтесь, Марья Кирилловна, - говорит Люба, заслоняясь ладонью от пронзительного солнечного света, бьющего из окна кухни прямо в глаза, - это
Дмитрий. Нашел нашу кошку, и...
- Понятно, - задумчиво произносит бабушка Маша - и отводит взгляд в сторону. - С нами позавтракаете?
- Спасибо, Марья Кирилловна... мне на работу... бежать, я... Люба, а вы вечером...- надежда еще продолжала светиться в его улыбчивых, не очень-то взрослых светло-карих глазах.
- Мы с мужем идем в гости, к сожалению, - глазами она попыталась погладить его, попросить прощенья... за что? "За что? Не знаю..." Кажется, ничего дурного она не сделала - но откуда тогда эта нарастающая глухая тоска, не дающая ей покоя уже семь с половиной часов?
- А... Да, я... знаете, Люба, я хотел вам сказать... сказать...
- Я рад, - говорит он наконец, - рад, что нашел... вашу кошку, что... у вас
теперь все хорошо. И... я побегу, мне пора.
Цыся лапой пытается сорвать бантик, фырчит на Леночку и мяучит. В детскую заглядывает только что проснувшийся Олег Романович.
- Доченька, - говорит он, протирая глаза кулаком, - в садик пора... Ух ты!
Цыська нашлась?
- Да, папочка! - угрожающе отвечает Леночка. - И ты не смей ее выбрасывать!! Я тебе ее вообще больше не дам!!!
- Да ну что ты, Леночка, - бормочет папа, - я и сам... Мне вообще ее жалко
было... просто, понимаешь...
- Доброе утро! - раздается у него за спиной голос дедушки Ромы. - Ну, что, ты нашлась, беглая?
Кошка прячется за Леночку. Мало ли чего они там опять удумают... И смотрит на пылинки, кружащиеся в желтой полосе света. Тепло.
